Шахматы
…Папа был довольно сильным игроком в шахматы. Почти неизменный чемпион нашего двора, а ведь это четыре хрущёвки и две башни (их тогда называли девятиэтажками), он и меня начал учить этой игре в достаточно раннем возрасте. Игра мне поначалу понравилась, особенно нравилось произносить слово “гардэ”; произнося его, я каждый раз становился серьёзнее и взрослее, но за игрой произносить “гардэ” мне по понятным причинам почти не приходилось и я “практиковался” или сидя один за шахматной доской, или гуляя в утренние часы по пустынному двору. Все книги, прочитанные мною в детстве, я получал из папиных рук. Он, однако, уделял особое внимание развитию во мне любви к шахматам – помню принёс мне “Похищение Прозерпины”… сейчас так не пишут. Тем более о шахматах… Мне особенно нравилось тогда разбирать с папой шахматные задачи, их было великое множество, лежащих в папиных карманах в виде газетных вырезок, да и так, везде на кухне. Может быть поэтому во мне появилась в тот период тяга к “комбинационной” игре. Мне казалось, что мой “замысел” это нечто интимное и, по этой причине, не может быть разгадан, вдобавок я делал “безразличное” лицо. Папа же неизменно “видел что происходит” в моей голове и делал предостережения, но странное дело, в этом его “видении” я не усматривал тогда особой угрозы для своей шахматной позиции, да и впоследствии, уже повзрослев, я к сожалению, редко “обращался” к этому папиному умению “видеть” и частенько как бы (всё же) отмахивался от его предостережений. Помню странное, никогда не присущее мне затем в моей последующей жизни беспричинное упрямство. “Упёртость” сказали бы сегодня. Я сидел, подперев лицо руками и тупо уставившись в доску, продолжал раскручивать “свою” комбинацию. Папа нервничал, у него начинали ходить желваки, лицо становилось чужим… Все в нашей семье знали “желваки” – это значит он столкнулся с чем-то, с чем никогда не примирится, и чего никогда не примет. “Дурацкий ход” – бормотал он еле слышно… Я же сидел в прежней позе, наклонившись над доской, слёзы мешали мне сначала видеть, а потом и вовсе различать фигуры, комок в горле мешал выдавить: “Давай сначала”. Ещё тогда во мне зародилось первое подозрение к игре… Папа был на редкость лаконичным человеком. “Береги пешки, следи за фигурами” – любил повторять он…
Отчётливо помню, как однажды ко мне пришло чувство какого-то спокойствия – чувства, которого мне так не хватало поначалу. Чувство это не возникло само по себе. Сидя подолгу за шахматной доской во мне как то и вдруг возникло никогда не ведомое до этого чувство ответственности. Ответственности за фигуры, которыми я водил по шахматной доске. Я вдруг понял, что должен не водить, а управлять фигурами, что они доверили мне свою “жизнь” и что только я могу защитить их от…ну об этом чуть позже. Мне, тогда ещё совсем ребёнку, фигурки, вырезанные из дерева вдруг представились одушевлёнными и даже сама шахматная доска не плоским, тяжёлым деревянным квадратом, а полем с холмами и впадинами, с островками леса, где можно укрыться. Мои “туры” (я не говорил тогда взрослого “ладья”) в виде пушек стояли на высоких холмах, “офицеры” представлялись мне именно офицерами, красивыми, подтянутыми и… чуть глуповатыми, но уж никак не “слонами”. Они, в моём воображении, были просто курьерами, имеющими однако способность “напасть”. Кони же, несмотря на чётко вырезаный профиль, и вовсе не напоминали мне своих природных сородичей; они скорее были для меня партизанами, могущими в любой момент неожиданно устремиться на врага или средневековыми рыцарями, хладнокровно поджидающими в укрытии коварных чужеземцев. (“Айвенго” была тогда моей любимой книгой). Я не помню что бы ферзь хоть когда-либо ассоциировался в моём воображении с образом “королевы”. Для меня это всегда был прекрасный и отважный фельдмаршал, находившийся в походном шатре вместе с дряхлым королём, который лишь изредка мог покидать своё временное убежище, да и то в случае крайней необходимости. И, странное дело, чем больше я был терпелив, вдумчив, рассудителен и, главное, ответственнен перед моими подопечными, тем более свободно им “жилось”, тем больше вариантов у них возникало. Я становился взрослее. Популярная у нас тогда во дворе игра в “Чапая” совершенно перестала меня интересовать, да и к шашкам стал относиться как-то свысока, считая одну из основных “задач” этой игры “пройти в дамки” черезчур примитивной. (Ошибка, о которой мне потом в жизни, призодилось не раз жалеть). Постепенно, играя всё чаще, я наконец подошёл к “проблеме” эндшпиля. Сказалось, видимо, то чувство спокойствия, о котором говорил выше. Вообще-то мы разбирали уйму всевозможных заготовок, классических партий, да и шахматные задачи, в основном, как раз и были в большинстве своём эндшпили, окончания иногда блистательные. Но всё равно что-то мешало мне – так, наверное, должен чувствовать себя человек, пришедший со своими любимыми друзьями в парашютную секцию и про себя думаюший, что это “не его”. Эндшпиль…Не очень часто, но всё же и я доводил игру до эндшпиля, имея явное преимущество и вот тут-то он и наступал, этот момент, вернее не момент, а обусловленная самой игрой необходимость для меня делать то, что мне категорически не присуще: я должен был “ДОЖАТЬ”. Помню как я чуть ли не умолял брата – моего частого тогда соперника: “Надо сдаваться” – говорил я, не имея впрочем почти никакой надежды. “Сдаваться, сдаваться…” – сомнамбулически повторял он и делал очередной “повтор”. “Ты же время тянешь!” – взмаливался я.”Э…т-то мы ещё посмотрим…кто тянет” – с такой же интонацией говорил брат и опять делал “повтор”. Мне невольно приходила на ум ассоциация с нашими тогдашними дворовыми баталиями: драки у нас бывали “день через день”. Во дворе всегда срабатывал неписаный закон: “Хорош, у него уже кровь пошла – чё не видишь?” В шахматах такое милосердие невозможно…Может быть поэтому я не то, чтобы охладел к ним, а просто “отложил их в сторону”. Да и преферанс вскоре прочно и надолго занял место в моей жизни. Общение за пулькой навсегда стало для меня предпочтительнее одиночеству за доской.
…В старых фильмах (помните?) использовался такой технический приём: сюжетная канва вдруг прерывалась и на экране возникало: “Прошло 5 лет…” или “Прошли годы…” – как в моём случае. Сегодня ко мне вновь возвращается то знакомое чувство спокойствия, порождённое уверенностью, что “комбинационная” игра окончена. Окончены те кошмарные 8 лет, в течении которых гройсмахер играл “свою игру” не обращая никакого внимания на “открытые” фигуры, скованные фланги и незащищённые пешки. Полного, однако, спокойствия сегодня достичь не удаётся: развенчаный гройсмахер оставил после себя целую плеяду “представителей старой школы” – любителей быстрых “комбинаций”, готовых пойти на всё лишь бы оказаться в сборной: ведь “там дают” и “там можно”. Скоро жеребьёвка. Все мы, и пешки и фигуры, как нам и положено, на шахматной доске. Кого же уготовит нам судьба? Очередного махера, уже вынашивающего в своей голове старую и известную всем “комбинацию” или трезвого, ответственного игрока, сегодняшнего гросмейстера, последовательно придерживающегося классической стратегии, а именно: “Береги пешки, следи за фигурами!”.
Борис Кегелес
© Copyright: Борис Кегелес, 2012
Свидетельство о публикации №212070601743