Sovok
Впервые я услышал это слово году в Восемьдесят Третьем: я стоял на Казанском Вокзале, встречал Нину Таланову — заместителя директора Удмуртской Госфилармонии. Нужный мне вагон медленно, с видимой неохотой, проплывал мимо меня, в самой середине его, у наглухо закрытого окна я увидел Нину, она улыбалась мне и, наклонив почти вплотную голову к стеклу, что-то сказала, вернее беззвучно произнесла; по её мимике и выражению лица я понял, что произнесённое ею, было и в самом деле произнесено без звука, одними лишь её губами. Оперевшись на мою руку и едва сойдя на перрон, Нина воскликнула: “Совок”! Слово это моментально мне понравилось. Свежее, оно почему-то не представлялось мне новым, казалось я всегда знал его, вернее чувствовал — просто не знал как “это” звучит. В машине Нина произнесла (скорее, наверное, использовала) это слово “совок” по-крайней мере ещё раз четырнадцать! Планировалось достаточно крупное мероприятие: Дни Удмуртской АССР в Москве. Большой концерт в Концертном Зале гостиницы “Россия” с присутствием членов правительства и (возможно) Политбюро. Естесственно, всплывало много, обычно сопутствующего подобным ситуациям, идиотических деталей и потому Нинино “совок” звучало удивительно гармонично. Несмотря на то, что слово это мне сразу понравилось, я не могу сегодня вспомнить, чтобы когда-либо употреблял его. Возможно оттого, что некоторое высокомерие, искусственная по-моему, отстранённость от этого самого совка, как-то мешали, претили мне. А возможно и потому, что вскоре после этой, описанной мною встречи с Ниной и моим первым знакомством со словом “совок”, в стране “произошла” перестройка — искуссная западня, в которой затем оказался весь мир. Новые слова, термины и, конечно, “понятия” беззастенчиво отпихнули это, уже теперь когда-то модное, почти крамольное словечко. На слуху были Эс Пэ, людей “ставили на счётчик”, диктор с экрана телевизора, не запинаясь говорил о “вчерашней кровавой разборке”, люди “забивали стрелки” и “перетирали” условия контрактов, “чёрный нал” и “откат” стали распространёнными терминами, десятки лет знакомое, казалось такое безобидное, слово “паяльник” вдруг приобрело новое, дикое и угрожающее значение и вся страна уже не могла без содрогания произносить его…. В этих, описанных мной обстоятельствах, “совок” звучало бы скорее комически, стаоромодно даже… как, например, “тунеядец”.
Настоящим ренессансом для “совка” явилась эмиграция. Эмиграция здешняя. Эмиграция не как привычно-отвлечённое и всегда сопутствующее Российской истории явление, а сам этот процесс непосредственно. Я поясню что имею в виду через минуту. Интересно, что как и в том, далёком Восемьдесят Третьем, “совками” по общему представлению были люди, не желающие или не умевшие *согласиться* с новыми или грядущими изменениями в стране или в их жизни. С одной лишь “незначительной” разницей! В Восемьдесят Третьем, *там* — это определение, или скорее, прозвище — “совок” относилось к тем, кто *не* желал быть несогласным и совков *тогда* было много. Полно, я бы сказал. Сегодня же и *здесь* прозвище это относится, напротив, к тем, кто не желает быть *согласным* и совков здесь значительно меньше, вернее они, по общему убеждению, “попрятались” и “замаскировались”. Говоря об эмиграции, я не случайно упомянул “здешняя”. Во-первых, я не знаком с другой (вернее иной), а во-вторых, и по-моему в основном, эмиграция здешняя (чит. “американская”), в некотором смысле, уникальная. Уникальность эта, а вернее отличие от других “эмиграций” заключалась и по-прежнему заключается в том, что по справедливому мнению американских властей, основным правом на эмиграцию, должны были обладать “Беженцы” и, следовательно, в силу естесственно образовавшейся юридической необходимости возник этот, так хорошо нам всем знакомый термин, “Статус Беженца”. ( Беженцы – лица, которые в смысле определения Женевской Конвенции о статусе беженцев ООН 1951 года и её специального Протокола[1] в силу вполне обоснованных опасений могут стать жертвой преследований по признаку расы, вероисповедания, гражданства, принадлежности к определенной социальной группе, сексуальной ориентации или политических взглядов, находятся ВНЕ СТРАНЫ (выделено мной) своей гражданской принадлежности и не могут пользоваться защитой этой страны или не желают пользоваться такой защитой вследствие таких опасений; или, не имея определенного гражданства и находясь вне страны своего прежнего обычного местожительства в результате подобных событий, не могут или не желают вернуться в нее вследствие таких опасений. http://ru.wikipedia.org/wiki/Беженцы). Термин этот, как и большинство подобных, родившихся в недрах Конгресса имел весьма относительное отношение к здравому смыслу или привычной логике. Что-то наподобие “african-american”, только получше. Конечно, основным в этой юридической формулировке является слово “Статус”. О! ( Это я за сотни тысяч тех, кому американское правительство такой статус присвоило). Без особого желания перечислять здесь всё, что “Беженцу”, согласно его “Статуса” положено всё-таки напомню: это Найана и гранты на обучение, это фудстэмпы и бесплатная медицина с такими же бесплатными лекарствами, это служанки (а кто ещё?) и всевозможные экскурсии… Да мало ли! Ещё раз, я совершенно не знаком с “условиями”, предоставляемые другими странами-прибежищами, знаю только, что судя по всему, американское “прибежище” всегда было(?) предпочтительнее.
В Девяносто Восьмом, в Израиле я чувствовал себя, как должно быть чувствовали себя иностранцы в Москве в семидесятых: незнакомые люди едва заслышав, что я “из Америки” заговаривали со мной: “Слушай, а нельзя как-нибудь договориться…?”. Совершенно незнакомый пассажир в автобусе, случайно подслушавший мой разговор с братом, буквально за рукав тащил нас сойти на его остановке и посидеть у него дома, “прямо напротив остановки”, “где всё готово и все будут рады”. — “Там договоримся” — был уверен он. Да и здесь, в Америке, синекура эта — “Статус Беженца”, становилась всё более заметной, а впоследствии, как мы сегодня уже знаем, и ощутимой. Ошибочно, однако, думать, что люди получившие и счастливо пребывающие в “Статусе” забывали, что они “Беженцы”. Наоборот, необходимо было не только быть Беженцем, но и всячески охранять эту свою “незавидную” судьбу. Логика, как вы понимаете, достаточно проста: Не “Беженец”? — Какой-ш тогда “Статус”?! (В Америке? Are you kidding?).
Надо сказать, что несмотря на упоминание в соответствующих Положениях таких категорий, как католики, секс-меньшинства и пр., эмиграция, особенно поначалу, была и даже называлась “еврейской”.
Сотни тысяч людей с громадным и определённым жизненным опытом устремились на Запад! Людей, основная жизненнная концепция (философия?) которых была “быть как все” и “не высовываться”, тепло и с пониманием принимала страна, провозглашавшая диаметрально противоположные принципы! Интересно, что в некоторых случаях, уже упомянутый мною здесь жизненный опыт, превращался в житейскую сметку: до людей *доходило*, что во-первых, “Статус” можно “заработать”, а во-вторых Беженцы “тоже бывают разные”. Возникали истории: “Трёхдневные задержания в местной (тер. быв. СССР) милиции за участие в антиправительственной демонстрации”, “анонимные угрозы”, активное участие в “Движениях” и тэдэ и тэпэ. …Ну а Беженцы? Беженцы вели себя, как и полагает беженцу, которого приютил хозяин и позволил при этом безвозмездно и без каких-либо дополнительных просьб и “угрызений” брать продукты из его, хозяйского холодильника. Размеры холодильника, его бесперебойная и налаженная работа, ну и, в особенности, разрешение брать продукты без всяких там преград и церемоний, вызывали куда больше благодарности, чем сам факт “спасения”. Благодарность же, как известно, может быть представлена либо самой благодарностью непосредственно, либо “выражением благодарности”. Не отвлекаясь на первое, “Беженцы” в абсолютном большинстве своём, сосредоточились на “выражении…” Самым лучшим и наиболее проверенным способом “выражения благодарности” является по-прежнему заверение в надёжности. Не следует забывать, что убежище, предоставленное вновь прибывшим, было “политическим”, а следовательно и сами “Беженцы” становились политическими. Всвязи с этим возникло политическое решение: неуклонно придерживаться и представлять интересы лишь одной из существующих в этом убежище правящих партий-группировок — республиканской. “Решение это возникло не случайно, на пустом месте”. Забегая вперёд, скажу что с точки зрения интересов самой коммюнити, решение её лидеров ( а такие, естесственнно, самообразовались) ориентировать, вернее отождествлять политические интересы и амбиции русскоязычных граждан Америки с интересами только одной, республиканской партии, было в корне неверным. В этом нетрудно убедиться, сравнивая относительные успехи и прогресс индийско-американской и нашей коммюнити(s). Индийская коммюнити традиционно и на протяжении многих десятилетий является частью американского общества. Однако особый толчок, своеобразный импульс, эта коммюнити получила лет десять — двеннадцать назад, как следствие политики администрации Буша, выразившееся в последовательном аутсорсинге, а затем и инсорсинге американских работ в Индию и, наоборот, индийских специалистов в США, соответственно.(http://www.cwalocal4250.org/outsourcing/binarydata/Bush.pdf) и также: (http://www.rediff.com/money/2006/mar/03bush.htm). В отличии от нашей, русско-язычной коммюнити, индийская, в политическом смысле, достаточно diversified: внушительное число представителей этой коммюнити — члены (многие — активные) Демократической партии. Немудрено, что исконному американскому истэблишменту приходится прибегать к более изощрённым способам и проявлять куда больше внимания к избирателям “индийским”, чем к избирателям “русским”, где похоже, можно ограничиться лишь телефонным звонком Ковалёвой или Дэвидзону и где русская коммюнити, в этом смысле, наверняка обозначена как “package deal”. Возможно, таким различием и объясняектся куда более впечатлительные успехи индийской коммюнити по сравнению с нашей, русско-язычной. Нелишне, кстати, напомнить здесь, что тысячи и тысячи индийцев в “своё время” проходили обучение и получали знания именно у нас, в тогда-СССР, и что советская инженерная и научные школы долгие годы были образцом, а часто и эталоном в мире. В конце концов, наше многолетнее противоборство с Западом в холодной войне в значительной степени и определялось противоборством именно этих двух, советской и западных научных и инженерных школ. Думается также, что успехи индийско-американской коммюнити могут быть в большой степени объяснены отсутствием у её членов неподъёмных защитных скафандров “Беженца”. Хотя опять-таки, у индийцев нет и никогда не было этой стигмы: “fucking russians”. Трудно вообразить, чтобы кто-нибудь в этой стране сказал: “fucking indians”. (Я не в счёт). Индийцы сегодня занимают места практически во всех сферах государственной власти в Америке, имеют своих представителей на всех уровнях политической и культурной иерархии страны, являются заметными администраторами, исследователями фармакологии и медицины, а такие “специалисты”, как програмисты (“компьютерщики”) и инженеры уже воспринимаются “как-то странно”, если их имена не звучат “чудно”, по-индийски.
Интересно, что первоначальное (и окончательное!) решение “самообразовавшихся лидеров” и судьбоносный “выбор” русских в пользу республиканцев, по-видимому, были сделаны исходя из примитивного их предположения, что поскольку они с-бежали (Беженцы всё-таки. Натуральные.) из страны, громогласно объявлявшей на весь мир, что она является государством рабочих и крестьян, а также государством простого трудового народа, то наилучшим *проявлением* благодарности, по их мнению, конечно же было бы ассоциировать себя с партией, для которой все эти вышеперечисленные категории антагонистичны. “Package deal”, в этой связи, не забывая взять очередную порцию похлёбки из, уже никого не удивлявшего “холодильника”, люто ненавидел Демократическую партию. Никем же не упомянутое обстоятельство, выражающееся в том, что львиная доля бесплатных, для этого “Package deal” продуктов, доставлялась в пресловутый “холодильник” как раз Демократами, не приходило, да и не могло прийти Беженцам в их *навсегда* теперь уже республиканские головы, подтверждая многим из нас известную истину, что между благодарностью и её проявлением подчас лежит огромная разница.
“Навсегда” в этом, представленном мною контексте — слово операционное, важное. Лидеры коммюнити по хорошо ими усвоенному ещё *оттуда* опыту знали, что единственным способом для достижения этого “навсегда” является только массированная и планомерная пропаганда. Задача значительно упрощалась тем обстоятельством, что “Беженцы” совершенно очевидно забыв свою “тоску” о свободной информации, делегировали это своё на неё право двум-трём “корифеям пера” и стольким же “буревестникам радио”. Консолидировать же все эти усилия по созданию и управлению потока “правильной” информации, получаемой “народом” надлежало некоему Грэгори Дэвидсону, внезапное появление которого здесь было сопровождено некоторой таинственностью, а абсолютное и полное отсутствие конкуренции со стороны “Нового Русского Слова” — газеты, представляющую русскую Америку более пятидесяти лет, внушало тревогу. Теперь практически вся “независимая” русскоязычная пресса вне всякой зависимости находилась в одних руках! Похоже? Напоминает? Это ничего! Пустяки. Нам то что! “Нам не привыкать”
И всё-таки слово это — “совок” воспринимается здесь (мной) не так, как в те, “советские” годы. Происходит это оттого, что термин(!) “совок” является прямым и непосредственным отображением самой сути “Советов” или, в данном случае, “Совдепии”. А суть эта, в огромной степени — в тоталитаризме! Что-то здесь явно не стыкуется. Ведь выразителями “одной и единственно верной” здесь как раз и является сплочённое и абсолютное большинство, надменно и с презрением называющее всех, кто с этим большинством не согласен “совок” или “совок законченый!”. Было бы неправильным не сказать здесь несколько слов о самом себе. Вернее: “и о самом себе”. Тем более, что я не раз был удостоен этого сомнительного звания “совок”.
Я предполагал и до сих пор уверен, что уж с чем-чем, а с политическим выбором в этой стране полная свобода. Так оно и есть. Везде, кроме “Беженцграда” — своеобразного места расселения бывших, в основном, советских граждан на территории не-советской Сэ-Шэ-А. Дело в том, что в Программе Демократической Партии, её идеологии, присутствуют, в том числе, некоторые социалистические принципы. “Со-ци-а-лизма!!! Ступид! Не понятно?!” Быть Беженцем и в то же время признавать любые, хотя бы мало-мальские, принципы социализма – НЕВОЗМОЖНО! По мнению Беженцев. По их мнению Беженцы вообще не должны признавать какие-либо принципы. Что же касается меня, то я убеждён, что существование любой политической системы в настоящем и в обозримом будущем невозможно без социалистических механизмов. При этом хочу подчеркнуть особенно: я не только не против капитализма, но и всецело за(!) ! Вообще-то говоря, я к нему сюда и ехал!
Единственное, против чего я — это против вранья! (Рифма). Капитализм, принципы свободной торговли, “рынок — сам себе терапевт”, а также “минимум правительства” и такой же “минимум налогов” — всё это “сказки бабушки за кофе”. Сказки, которыми республиканские лидеры кормят многочисленных олухов, которые им верят потому только, что олухи все слова эти слышали и “усвоили” с детства, когда они ещё не были сказками, а были вполне даже реальными и, главное, действующими лозунгами. Наших (Беженцев) на общем фоне олухов хотя бы можно понять: всё-т-ки не бесплатно.
В политическом лексиконе Америки существует термин “partisan”, “partisanship”. В любом случае, когда термин этот применяется по отношению к республиканской партии, на ум сразу же приходит первоначальное значение этого слова, известное людям моего поколения, детство которых пришлось на послевоенные годы, как “направленные агрессивные действия против врага”! Врагом в данном случае следует, к сожалению, признать Америку и абсолютное большинство её граждан. Страна тяжело и, мы должны это признать, клинически больна. И что же? “Терапия”, предложенная недавно республиканской партией в лице одного из её глашатаев Пола Райэна напоминает-таки взрывчатку, искуссно подложенную под колёса американской “кукушки”, с огромным трудом набирающей так необходимые ей обороты.
Вернёмся однако к “себе”. Предположим что я неправ (теоретически это возможно) и Буш, на самом деле, был ништяк, а война эта *не* была преступной и опустошительной для нас, “простых американцев”. Предположим далее, что сотни и сотни миллионов долларов *не* разворовывались (Разворовывались? “Не то слово!”) ежедневно. Допустим даже, что это *не* республиканская администрация Буша outsourced почти все(!!!) jobs за океан, а оставшиеся аккуратно распределила между налетевшими внезапно в нашу страну многотысячными вороньими стаями из Индии и почти столь же многочисленными батальонами специалистов из (с-понтом) враждебного “нам” Китая. Предположим, что это *не* по вине республиканской администрации, *не* по вине её преступной халатности, США оказались на краю финансовой пропасти. Что рынок недвижимости по вине той же республиканской администрации *не* превратился в мрачный закоулок, куда зайти то страшно… И допустим, например, что Обама, в действительности, законспирированный мусульманский лазутчик, настоящая цель которого — причинить вред этой стране, которая, опять-таки допустим, вовсе и *не* его, расшатать её устои “до основания, а затем…”. Что это вовсе не Обама практически единолично, по собственной инициативе, спас от неминуемой гибели Дженетор Моторс, предотвратил Америку от такого же неминуемого падения в финансовую пропасть. Допустим он, “этот обама”, специально “нахватал долгов на пустом месте” и продолжает назло и нарочно увеличивать их размеры, чтобы грядущие поколения американцев помучились так уж помучились. Предположим, что это по его дьявольскому плану безукоризненная система Здравоохранения в нашей стране, где любому американскому гражданину гарантирована доступная медицинская помощь, специально поставлена под угрозу с тем, чтобы разрушить, так полюбившиеся американскому народу Insurance Сompanies и что это из-за него, этого Обамы, в скором времени всем американцам необходимо будет проходить через ВКК и простаивать бесконечные очереди за бюллетенями…
Но ведь именно в связи с такой экстремальностью, с таким вернее, безответственным и без-оглядным враньём должны найтись люди сомневающиеся, мыслящие “инако”! И кому же как не нам, (окей, не всем конечно) сотням тысяч “борцов за правду и справедливость”, безошибочно когда-то определяющих “запудривание мозгов”, людей, наконец, привыкших и умеющих “читать между строк” усомниться…
Но сомнение, как известно, чувство скорее не только присущее, но иногда и определяющее индивидуальность, что в свою очередь, категорически не имеет ничего общего с тем, о чём я в этой статье пишу и даже противоречит самому её названию. Сомневающиеся? В русско-“диссидентской” коммюнити? Мне, во всяком случае, за почти уже четыре “обамовских” года не встретился ни один. Не довелось мне также читать ни единой статьи или слушать хотя бы единственное выступление по радио на русском языке, в которых бы прозвучало хоть сколько-нибудь маломальское сомнение в республиканской доктрине, не говоря уже о несогласии с ней. Перефразируя то, о чём я здесь говорю, с уверенностью можно сказать, что известный многим лозунг: “Партия – Ум, Честь и Совесть Нашей Эпохи” для русско-язычной коммюнити здесь, в Америке, до сих пор является вполне востребованным и актуальным. Необходимо только, чтобы лозунг этот начинался со слова “Республиканская”.
Ну мы, впрочем, отвлеклись. Итак, продолжим “о себе”. Другим несомненным симптомом “совка” по мнению большинства являлась и по-прежнему является, так называемая, ностальгия. Ностальгия, как некое психологическое состояние, считается недостойной, порочащей звание свободно мыслящего здесь, на Западе, человека. Несколько подобных, одёргивающего толка замечаний, пришлось выслушать и мне.
Я всё же, напротив считаю, что ностальгия в её умеренных проявлениях ( моя доза) не только не вредна, но даже и необходима! Заявляю это, как Главный Психотерапевт Современности. Думаю, что отсутствие таковой (мы говорим о ностальгии, по-прежнему) есть начальное и, пожалуй, основное условие. Почва. Для предательства любого вида. Хотя само слово это “предательство”, как и то, что под ним понималось — в прошлом. Не так уж далёком — всего одна жизнь назад. Сегодня предательства нет! Оно отменено решением Высшей Мировой (Global) Комиссии, как специфический феномен, утративший своё первоначальное определение, уникальность и, потому, превратившийся в один из многочисленных, заурядных фрагментов в современной повседневной жизни. Предательства нет в семье, нет его и в дружбе ( несколько моих бывших друзей, с которыми я не виделся в течении относительно долгого отрезка времени, произвели на меня впечатление оборотней. Серьёзно! То есть внешне они нисколько не отличались от моих прежних, очень близких мне людей, но внутренне это были холодные, безразличные … и кровожадные существа). И уж конечно, нелепо и смешно представить сегодня, чтобы кто-то беззвучно повторял окровавленными губами: “Не знаю… Не помню…Не скажу”.
Мне придётся здесь сделать небольшое, но привычное для меня и для некоторых из вас, отступление. Дело в том, что я всегда говорю, что думаю. (Этим я, собственно, занят и непосредственно сейчас). Вернее я никогда не говорил то, что от меня требовалось. За исключением, разумеется, различного рода “интервью” и экзаменов. Несколько скудных фактов из биографии: я, например, никогда не был в партии: (мне, честно, никто и не предлагал); это обстоятельство, однако, не препятствовало мне в разные периоды моей работы руководить коллективом более, чем в сто человек… я, кроме того, вышел из комсомола по заявлению: “прошу не считать членом ВЛКСМ, т.к. не согласен с принципами этого Союза”… На самом деле “принципы” были, конечно, ни при чём — просто мы в пух и прах разругались с комсоргшей. Но всё равно, меня не остановило тогда то, что через год мне надо было поступать в институт… И, между прочим, учиться в нём почти шесть лет! Был практически единственный (опять!) не-член. Я не побоялся сказать в переполненном артистами “Пазике” что я думаю о “корейском самолёте”. Конечно, как и многие, я “сидел на голосах”. Я решительно отклонил предложение “конторы” дать мне квартиру в том же доме, где жили родители моего приятеля, Миши Куперштейна. Миша был активнейшим сионистом. Великолепно владеющий английским, он выучил иврит и был в отказе уже несколько лет. Вместе с группой таких же, как он сионистов-отказников он остригся наголо, все они связались ремнями и устроили сидячую забастовку. Их, конечно, “погрузили”, но фотография, сидящих на асфальте, остриженых еврейских отказников (и отказниц) попала в газеты и вскоре Мишу выпустили (из страны). Произошло это году в Семьдесят Четвёртом, в Кишинёве, где Миша и другие его товарищи решили устроить сидячую забастовку. Мне же предстояло на правах мишиного друга “осторожно узнать”, “чтобы пожилые люди случайно не совершили ошибку”. Разумеется, я (без гнева в голосе, но твёрдо) отказался. От квартиры. И был уволен в тот же(!!!) день! Вы в это можете поверить? Называлось это тогда, правда, переводом. Какая разница? Не могли же они меня уволить за это по статье! Хотя… С них станется! В общем с мелихой у меня сложились достаточно стабильные отношения: мы тихо презирали друг друга. В то же время во мне не было ненависти к СИСТЕМЕ — так, постоянное и уже не досаждающее, чувство раздражения. Здесь бы сказали “annoyance”. Я, кроме того, никогда не испытывал какой-либо симпатии к диссидентам, не диссидентам вообще, поскольку сам себя таковым считал, (несогласие всегда было для меня привычным, даже в некотором роде, домашним чувством) а certified диссидентам — официальным представителям Движения. Аккредитованым Носителям СОВЕСТИ. Ещё менее я симпатизировал борцам за права человека. Меня всё время не покидало ощущение какой-то понтяры, которая по-моему постоянно присутствовала в Движении. Мне доводилось, кстати, пару раз быть в компании этих, достаточно известных, людей.
…”Работа, как работа” — думал я, уходя с таких встреч, — “Один делает одно – другой другое”.
Исключением был Сахаров. Я никогда не был знаком с Андреем Дмитриевичем, но думаю, что академик заблуждался. Не, разумеется, в основном его неприятии СИСТЕМЫ, её подавляющего механизма, разрушающих и перемалывающих всё рычагов — нет… А в конечной цели своей борьбы. Он не учёл феномен “большинства”, присущий и постоянно присутствующий в гражданах, за права и гражданские свободы которых он отдал столько сил и потратил столько лет борьбы! Ему, в его домашнем заключении, по-видимому не было знакомо это слово — “совок”, или он, в силу своей академичности, не понимал всей серьёзности этого, казалось спонтанно возникшего, термина. Выражение крайнего разочарования, осознание собственной ошибки, приведшей к явному заблуждению, отчётливо было заметно на лице этого честнейшего человека, растерянно стоящего на трибуне под непрекращающиеся хлопки, выкрики и улюлюкания распоясавшихся совков. По-отечески журящий, но не допускающий возражений тон Горбачёва, на удивление гармонично вписывался в “общую атмосферу”. Андрей Дмитриевич, с отчаянием повернувшийся к “человеку, который дал людям Свободу”, напомнил мне профессора Плейшнера из “Семнадцати Мгновений Весны”, внезапно обнаружившего, что приятный человек, которого он вначале принял за Борца Сопротивления, вовсе таковым не является, а на самом деле возглавляет фашистскую резидентуру. Вспоминалось: “Вы ошиблись, профессор…”. Ирония по-моему такова, что по большому счёту, “совки” были в кругу самого ближайшего окружения опального академика, несмотря на денно и нощно призносимую ими диссидентскую фанаберию.
Я же считал, что диссидент — это, в основном, тот, кто в состоянии и не боится думать самостоятельно (!) и порой высказывает своё собственное мнение, невзирая на могущие при этом возникнуть последствия. И в этом смысле я считал себя и, я уверен, многие тысячи других людей, диссидентами. Та страна была полна ими, и в действительности, положение в которое они ставили или могли себя поставить, высказывая либо собственное мнение, либо отношение к тому или иному событию, было подчас куда более опасно, чем положение “аккредитованных”, делающих свои програмные заявления по той обыкновенной причине, что собственное мнение, как правило, представляется индивидуумом, более “открытым” для репрессивных мер самого различного характера.
Говоря всё это и продолжая тему “ностальгия” мне, тем не менее, не понятно почему я не могу быть признателен за то, что *то* государство мне давало и дало. Я, например, сразу же после своего рождения “пошёл” в ясли, которые потом превратились в Деский сад. Я отчётливо помню, что во всех этих учреждениях мы, дети, были под постоянным профессиональным и медицинским присмотром. Каждое лето садик выезжал на дачу. Всё это со всей вероятностью было affordable для всех, даже т.н. “бедных семей”. Познакомившись с сегодняшней американской системой образования, я особенно признателен судьбе, что получил образование в советской школе. Мои преподаватели следили, чтобы у меня и моих соучеников были не только общие представления о мироустройстве, но и достаточно крепкие знания, будь то физика, математика или литература. Мы, школьники, должны были следовать общеустановленым нормам нравственности и морали. В школе и за её пределами было множество различных секций и кружков. Работали музыкальные школы и училища. Всё это было абсолютно доступно и также абсолютно бесплатно. Надо сказать, что качество и методы работы этих бесплатных секций, кружков и училищ было несравненнно выше тех “за деньги”, которые мне удалось увидеть здесь. Конечно, я далёк от того, чтобы идеализировать советскую школу (тех лет). Нам, например, внушали что *Я* — последняя буква в алфавите, а не наоборот, как учат здесь, в Америке. Нам, школьникам, предподаватели не уставали повторять: “Ты здесь не один!” . Эта школьная инструкция воспринималась нами тогда диаметрально противоположно тому, как её наверняка воспринимали наши американские сверстники здесь и я не уверен, что на самом деле предпочтительнее.
Я также не согласен с высказываниями многих, что советские врачи, поликлиники и больницы не заслуживают доброго слова только потому, что были бесплатными. По-моему как раз наоборот! Мне встречались, в основном, высокопрофессиональные, внимательные доктора самого высокого класса и я уже писал это. Да и потом! MRI здесь тоже был не всегда, как и одноразовые инструменты и медицинские принадлежности. Я вообще думаю, что расхожее в нашей коммюнити: “Лечиться даром — даром лечиться” — циничное и нахальное заявление! Особенно, если *учесть*, что существенная часть нашей, русско-язычной коммюнити лечится не просто бесплатно, а за деньги американских налогоплательщиков. И кроме того, лечиться за деньги, даже большие — не такая уж и медицина, а лечиться бесплатно — не такая уж и “халява”.
Мне здесь больше всего хотелось бы избежать могущего возникнуть впечатления, будто я “грущу по России” или “жалею, что уехал”. Нет ничего более далёкого от “моей действительности”! Просто “я всегда говорил, что думаю. Вернее я никогда не говорил то, что от меня требовалось”.
Россия? Мне нравились её люди (тогда), Москва, Одесса, сибирский город Омск, Челябинск, Кисловодск и Ялта. С самого раннего детства, однако, мне запомнились уныло проплывающие за узким вагонным окном (я всегда на верхней полке и голова моя всегда на подбородке) “бескрайние просторы”… Монотонность путешествия, впрочем, иногда нарушалась желанным и подолгу ожидаемым “феерическим” шоу под названием: “Туннель”…
Россия… Я никогда не задумывался о своём отношении к ней в те годы. Я лишь всегда (класса с пятого-шестого) осознавал, что “это не для меня”. Я, например, никогда не болел за “наших” на любых международных соревнованиях или встречах.
Мне кажется “Родина Мать!”, как основная эмоция, получаемая мной всякий раз, когда я встречал где либо этот известный плакат, наиболее правильно отображал(а) и продолжает по-прежнему отображать это моё отношение к России. В том смысле, что изображение русской женщины, гневно призывающей “сынов” на её защиту, никаким образом не ассоциировалось в моём сознании с образом матери, пусть общим, “собирательным”. И сама мысль о сравнении “Родина- матери” с моей мамой казалась мне настолько кощунственной, что я немедленно и тихо её отгонял. Разумеется, я говорю здесь лишь о моём, суб’ективном в высокой степени, отношении к России вне всякого контекста с Великой Отечественной. Думаю, в Сорок Первом записался бы добровольцем. Уверен в этом…
А в Девяносто втором вновь бы подал документы на выезд…
P.S. Странное чувство овладевало мной по мере приближения к завершению этой статьи. Мне казалось, что в своей статье я изобразил всю русско-язычную коммюнити как обыкновенных, давно и навсегда психологически сложившихся “совков”, сам при этом оставаясь “таким белым и пушистым”.
Завершив статью, я внимательно её прочитал и решил ничего в ней не изменять.
Борис Кегелес
© Copyright: Борис Кегелес, 2012
Свидетельство о публикации №212083000223